Неточные совпадения
Он слушал,
говорил и всё
время думал
о ней,
о ее внутренней жизни, стараясь угадать ее чувства.
Со
времени того разговора после вечера у княгини Тверской он никогда не
говорил с Анною
о своих подозрениях и ревности, и тот его обычный тон представления кого-то был как нельзя более удобен для его теперешних отношений к жене.
—
О, нет! — сказала Долли. — Первое
время было неудобно, а теперь всё прекрасно устроилось благодаря моей старой няне, — сказала она, указывая на Матрену Филимоновну, понимавшую, что
говорят о ней, и весело и дружелюбно улыбавшуюся Левину. Она знала его и знала, что это хороший жених барышне, и желала, чтобы дело сладилось.
В среде людей, к которым принадлежал Сергей Иванович, в это
время ни
о чем другом не
говорили и не писали, как
о Славянском вопросе и Сербской войне. Всё то, что делает обыкновенно праздная толпа, убивая
время, делалось теперь в пользу Славян. Балы, концерты, обеды, спичи, дамские наряды, пиво, трактиры — всё свидетельствовало
о сочувствии к Славянам.
Как ни старался Левин преодолеть себя, он был мрачен и молчалив. Ему нужно было сделать один вопрос Степану Аркадьичу, но он не мог решиться и не находил ни формы, ни
времени, как и когда его сделать. Степан Аркадьич уже сошел к себе вниз, разделся, опять умылся, облекся в гофрированную ночную рубашку и лег, а Левин все медлил у него в комнате,
говоря о разных пустяках и не будучи в силах спросить, что хотел.
Сколько раз во
время своей восьмилетней счастливой жизни с женой, глядя на чужих неверных жен и обманутых мужей,
говорил себе Алексей Александрович: «как допустить до этого? как не развязать этого безобразного положения?» Но теперь, когда беда пала на его голову, он не только не думал
о том, как развязать это положение, но вовсе не хотел знать его, не хотел знать именно потому, что оно было слишком ужасно, слишком неестественно.
— A propos de Варенька, [Кстати
о Вареньке,] — сказала Кити по-французски, как они и всё
время говорили, чтоб Агафья Михайловна не понимала их. — Вы знаете, maman, что я нынче почему-то жду решения. Вы понимаете какое. Как бы хорошо было!
Было самое скучное, тяжелое в деревне осеннее
время, и потому Вронский, готовясь к борьбе, со строгим и холодным выражением, как он никогда прежде не
говорил с Анной, объявил ей
о своем отъезде.
— А! — сказал Левин, более слушая звук ее голоса, чем слова, которые она
говорила, всё
время думая
о дороге, которая шла теперь лесом, и обходя те места, где бы она могла неверно ступить.
Оставшись одна, Долли помолилась Богу и легла в постель. Ей всею душой было жалко Анну в то
время, как она
говорила с ней; но теперь она не могла себя заставить думать
о ней. Воспоминания
о доме и детях с особенною, новою для нее прелестью, в каком-то новом сиянии возникали в ее воображении. Этот ее мир показался ей теперь так дорог и мил, что она ни за что не хотела вне его провести лишний день и решила, что завтра непременно уедет.
Катавасов очень любил
говорить о философии, имея
о ней понятие от естественников, никогда не занимавшихся философией; и в Москве Левин в последнее
время много спорил с ним.
— Да, мы всё
время с графиней
говорили, я
о своем, она
о своем сыне, — сказала Каренина, и опять улыбка осветила ее лицо, улыбка ласковая, относившаяся к нему.
— Я уже просил вас держать себя в свете так, чтоб и злые языки не могли ничего сказать против вас. Было
время, когда я
говорил о внутренних отношениях; я теперь не
говорю про них. Теперь я
говорю о внешних отношениях. Вы неприлично держали себя, и я желал бы, чтоб это не повторялось.
— Долли, постой, душенька. Я видела Стиву, когда он был влюблен в тебя. Я помню это
время, когда он приезжал ко мне и плакал,
говоря о тебе, и какая поэзия и высота была ты для него, и я знаю, что чем больше он с тобой жил, тем выше ты для него становилась. Ведь мы смеялись бывало над ним, что он к каждому слову прибавлял: «Долли удивительная женщина». Ты для него божество всегда была и осталась, а это увлечение не души его…
Второй нумер концерта Левин уже не мог слушать. Песцов, остановившись подле него, почти всё
время говорил с ним, осуждая эту пиесу за ее излишнюю, приторную, напущенную простоту и сравнивая ее с простотой прерафаелитов в живописи. При выходе Левин встретил еще много знакомых, с которыми он
поговорил и
о политике, и
о музыке, и об общих знакомых; между прочим встретил графа Боля, про визит к которому он совсем забыл.
Говорить им не
о чем было, как всегда почти в это
время, и она, положив на стол руку, раскрывала и закрывала ее и сама засмеялась, глядя на ее движение.
До обеда не было
времени говорить о чем-нибудь. Войдя в гостиную, они застали уже там княжну Варвару и мужчин в черных сюртуках. Архитектор был во фраке. Вронский представил гостье доктора и управляющего. Архитектора он познакомил с нею еще в больнице.
В это
время Степан Аркадьич, со шляпой на боку, блестя лицом и глазами, веселым победителем входил в сад. Но, подойдя к теще, он с грустным, виноватым лицом отвечал на ее вопросы
о здоровье Долли.
Поговорив тихо и уныло с тещей, он выпрямил грудь и взял под руку Левина.
Пошли толки
о том, отчего пистолет в первый раз не выстрелил; иные утверждали, что, вероятно, полка была засорена, другие
говорили шепотом, что прежде порох был сырой и что после Вулич присыпал свежего; но я утверждал, что последнее предположение несправедливо, потому что я во все
время не спускал глаз с пистолета.
Но мы стали
говорить довольно громко, позабыв, что герой наш, спавший во все
время рассказа его повести, уже проснулся и легко может услышать так часто повторяемую свою фамилию. Он же человек обидчивый и недоволен, если
о нем изъясняются неуважительно. Читателю сполагоря, рассердится ли на него Чичиков или нет, но что до автора, то он ни в каком случае не должен ссориться с своим героем: еще не мало пути и дороги придется им пройти вдвоем рука в руку; две большие части впереди — это не безделица.
Так проводили жизнь два обитателя мирного уголка, которые нежданно, как из окошка, выглянули в конце нашей поэмы, выглянули для того, чтобы отвечать скромно на обвиненье со стороны некоторых горячих патриотов, до
времени покойно занимающихся какой-нибудь философией или приращениями на счет сумм нежно любимого ими отечества, думающих не
о том, чтобы не делать дурного, а
о том, чтобы только не
говорили, что они делают дурное.
Да ты смотри себе под ноги, а не гляди в потомство; хлопочи
о том, чтобы мужика сделать достаточным да богатым, да чтобы было у него
время учиться по охоте своей, а не то что с палкой в руке
говорить: «Учись!» Черт знает, с которого конца начинают!..
Генерал не любил противуречья и возраженья, хотя в то же
время любил
поговорить даже и
о том, чего не знал вовсе.
Долго бессмысленно смотрел я в книгу диалогов, но от слез, набиравшихся мне в глаза при мысли
о предстоящей разлуке, не мог читать; когда же пришло
время говорить их Карлу Иванычу, который, зажмурившись, слушал меня (это был дурной признак), именно на том месте, где один
говорит: «Wo kommen Sie her?», [Откуда вы идете? (нем.)] а другой отвечает: «Ich komme vom Kaffe-Hause», [Я иду из кофейни (нем.).] — я не мог более удерживать слез и от рыданий не мог произнести: «Haben Sie die Zeitung nicht gelesen?» [Вы не читали газеты? (нем.)]
—
О! да этот будет со
временем добрый полковник! —
говорил старый Тарас. — Ей-ей, будет добрый полковник, да еще такой, что и батька за пояс заткнет!
— А он очень, очень, очень, очень будет рад с тобой познакомиться! Я много
говорил ему
о тебе, в разное
время… И вчера
говорил. Идем!.. Так ты знал старуху? То-то!.. Ве-ли-ко-лепно это все обернулось!.. Ах да… Софья Ивановна…
— Э-эх! Посидите, останьтесь, — упрашивал Свидригайлов, — да велите себе принести хоть чаю. Ну посидите, ну, я не буду болтать вздору,
о себе то есть. Я вам что-нибудь расскажу. Ну, хотите, я вам расскажу, как меня женщина,
говоря вашим слогом, «спасала»? Это будет даже ответом на ваш первый вопрос, потому что особа эта — ваша сестра. Можно рассказывать? Да и
время убьем.
Он вышел. Соня смотрела на него как на помешанного; но она и сама была как безумная и чувствовала это. Голова у ней кружилась. «Господи! как он знает, кто убил Лизавету? Что значили эти слова? Страшно это!» Но в то же
время мысль не приходила ей в голову. Никак! Никак!.. «
О, он должен быть ужасно несчастен!.. Он бросил мать и сестру. Зачем? Что было? И что у него в намерениях? Что это он ей
говорил? Он ей поцеловал ногу и
говорил…
говорил (да, он ясно это сказал), что без нее уже жить не может…
О господи!»
Василий Иванович во
время обеда расхаживал по комнате и с совершенно счастливым и даже блаженным видом
говорил о тяжких опасениях, внушаемых ему наполеоновскою политикой и запутанностью итальянского вопроса.
Аркадий принялся
говорить о «своем приятеле». Он
говорил о нем так подробно и с таким восторгом, что Одинцова обернулась к нему и внимательно на него посмотрела. Между тем мазурка приближалась к концу. Аркадию стало жалко расстаться с своей дамой: он так хорошо провел с ней около часа! Правда, он в течение всего этого
времени постоянно чувствовал, как будто она к нему снисходила, как будто ему следовало быть ей благодарным… но молодые сердца не тяготятся этим чувством.
Во
время обедов и ужинов он старался направлять речь на физику, геологию или химию, так как все другие предметы, даже хозяйственные, не
говоря уже
о политических, могли повести если не к столкновениям, то ко взаимному неудовольствию.
Связь с этой женщиной и раньше уже тяготила его, а за
время войны Елена стала возбуждать в нем определенно враждебное чувство, — в ней проснулась трепетная жадность к деньгам, она участвовала в каких-то крупных спекуляциях, нервничала,
говорила дерзости, капризничала и — что особенно возбуждало Самгина — все более резко обнаруживала презрительное отношение ко всему русскому — к армии, правительству, интеллигенции, к своей прислуге — и все чаще, в разных формах, выражала свою тревогу
о судьбе Франции...
— Революция неизбежна, — сказал Самгин, думая
о Лидии, которая находит
время писать этому плохому актеру, а ему — не пишет. Невнимательно слушая усмешливые и сумбурные речи Лютова, он вспомнил, что раза два пытался сочинить Лидии длинные послания, но, прочитав их, уничтожал, находя в этих хотя и очень обдуманных письмах нечто, чего Лидия не должна знать и что унижало его в своих глазах. Лютов прихлебывал вино и
говорил, как будто обжигаясь...
Но он почти каждый день посещал Прозорова, когда старик чувствовал себя бодрее, работал с ним, а после этого оставался пить чай или обедать. За столом Прозоров немножко нудно, а все же интересно рассказывал
о жизни интеллигентов 70–80-х годов, он знавал почти всех крупных людей того
времени и
говорил о них, грустно покачивая головою, как
о людях, которые мужественно принесли себя в жертву Ваалу истории.
— Героем
времени постепенно становится толпа, масса, —
говорил он среди либеральной буржуазии и, вращаясь в ней, являлся хорошим осведомителем для Спивак. Ее он пытался пугать все более заметным уклоном «здравомыслящих» людей направо, рассказами об организации «Союза русского народа», в котором председательствовал историк Козлов, а товарищем его был регент Корвин, рассказывал
о работе эсеров среди ремесленников, приказчиков, служащих. Но все это она знала не хуже его и, не пугаясь,
говорила...
— Да. В таких серьезных случаях нужно особенно твердо помнить, что слова имеют коварное свойство искажать мысль. Слово приобретает слишком самостоятельное значение, — ты, вероятно, заметил, что последнее
время весьма много
говорят и пишут
о логосе и даже явилась какая-то секта словобожцев. Вообще слово завоевало так много места, что филология уже как будто не подчиняется логике, а только фонетике… Например: наши декаденты, Бальмонт, Белый…
Но через некоторое
время Прейс рассказал Климу
о стачке ткачей в Петербурге, рассказал с такой гордостью, как будто он сам организовал эту стачку, и с таким восторгом, как бы
говорил о своем личном счастье.
Он знал все,
о чем
говорят в «кулуарах» Государственной думы, внутри фракций, в министерствах, в редакциях газет, знал множество анекдотических глупостей
о жизни царской семьи, он находил
время читать текущую политическую литературу и, наскакивая на Самгина, спрашивал...
Он считал товарищей глупее себя, но в то же
время видел, что оба они талантливее, интереснее его. Он знал, что мудрый поп Тихон
говорил о Макарове...
Ее слова
о духе и вообще все, что она, в разное
время,
говорила ему
о своих взглядах на религию, церковь, — было непонятно, неинтересно и не удерживалось в его памяти.
А в городе все знакомые тревожно засуетились, заговорили
о политике и, относясь к Самгину с любопытством, утомлявшим его, в то же
время говорили, что обыски и аресты — чистейшая выдумка жандармов, пожелавших обратить на себя внимание высшего начальства. Раздражал Дронов назойливыми расспросами, одолевал Иноков внезапными визитами, он приходил почти ежедневно и вел себя без церемонии, как в трактире. Все это заставило Самгина уехать в Москву, не дожидаясь возвращения матери и Варавки.
Самгин стал расспрашивать
о Лидии. Варвара, все
время сидевшая молча, встала и ушла, она сделала это как будто демонстративно.
О Лидии Макаров
говорил неинтересно и, не сказав ничего нового для Самгина, простился.
Марфенька так покраснела от удовольствия, что щеки у ней во все
время, пока рассматривали подарки и
говорили о них, оставались красны.
— И это оставим? Нет, не оставлю! — с вспыхнувшей злостью сказал он, вырвав у ней руку, — ты как кошка с мышью играешь со мной! Я больше не позволю, довольно! Ты можешь откладывать свои секреты до удобного
времени, даже вовсе
о них не
говорить: ты вправе, а
о себе я требую немедленного ответа. Зачем я тебе? Какую ты роль дала мне и зачем, за что!
Я прямо скажу, что никогда столько не любил его, как теперь, и мне жаль, что не имею ни
времени, ни места, чтобы поболее
поговорить о нем.
В то
время в выздоравливавшем князе действительно,
говорят, обнаружилась склонность тратить и чуть не бросать свои деньги на ветер: за границей он стал покупать совершенно ненужные, но ценные вещи, картины, вазы; дарить и жертвовать на Бог знает что большими кушами, даже на разные тамошние учреждения; у одного русского светского мота чуть не купил за огромную сумму, заглазно, разоренное и обремененное тяжбами имение; наконец, действительно будто бы начал мечтать
о браке.
— Без десяти минут три, — спокойно произнесла она, взглянув на часы. Все
время, пока я
говорил о князе, она слушала меня потупившись, с какою-то хитренькою, но милою усмешкой: она знала, для чего я так хвалю его. Лиза слушала, наклонив голову над работой, и давно уже не ввязывалась в разговор.
Говорили мы во все это
время, то есть во все эти два месяца, лишь
о самых отвлеченных предметах.
— Но как могли вы, — вскричал я, весь вспыхнув, — как могли вы, подозревая даже хоть на каплю, что я знаю
о связи Лизы с князем, и видя, что я в то же
время беру у князя деньги, — как могли вы
говорить со мной, сидеть со мной, протягивать мне руку, — мне, которого вы же должны были считать за подлеца, потому что, бьюсь об заклад, вы наверно подозревали, что я знаю все и беру у князя за сестру деньги зазнамо!
Ибо об чем,
о Господи, об чем мог
говорить в то
время такой человек, как Версилов, с такою особою, как моя мать, даже и в случае самой неотразимой любви?